Нет, его путь не напоминал боевое странствие: ни врагов, ни честного боя; только прячься, или будешь убит. Не напоминало и бегство от погони: от преследователей можно оторваться, пришпорив коня. Ходьба по болоту – вот на что было похоже. Один неверный шаг – и провалишься в трясину.
Первый раз он оступился в лесу тридцатью милями восточней Алеридана. Лег спать в чаще под деревом, полагаясь на чуткий слух Леди. Проснулся от удара сапогом, открыл глаза и увидал трех егерей с крепостными башнями на камзолах… Как только он сумел справиться – сам диву давался. Наверное, егеря не ждали, что спросонья парень сразу кинется в драку. Вышел изодранный, побитый, с заплывшим глазом… но все же как-то сумел. Однако выглядел теперь отпетым преступником в бегах и не смел никому показаться на при свете солнца.
Второй раз провалился в трясину в Водяных Мельницах. Три дня ехал через поля и голодал: поля были убраны, ни зернышка не сыщешь. Наконец, отчаявшись от голода, явился в крохотное местечко, отыскал самый убогий постоялый двор, наелся от пуза… Ночью дверь вышибли, его стащили с постели и методично, без лишних слов избили. Потом взяли под руки, поволокли куда-то. Наверное, в суд: на врагах были мундиры констеблей. Старшему из них приглянулся кинжал Джоакина, он сунул его себе за пояс… В глухом переулке Джо изловчился пнуть одного стражника в пах. Вывернулся, схватил кинжал и разрядил в ногу констебля. Тот рухнул, а Джо поднял кинжал и яростно заорал тем двоим, что остались стоять:
– Что, на Звезду хотите? Давайте, подлазьте! Ты первый?! Или ты?! Вперед, по одному!!
Они оробели, отпрянули, и он бросился в подворотню. Он хромал, еле двигался от побоев, констебли легко настигли бы и одолели, если б знали, что в жутком клинке нет больше зарядов.
Джоакин спасся из Водяных Мельниц, но лишился всего: лошади, кольчуги и шлема, меча, остатка денег. А до границы спасительного Южного Пути было еще полсотни миль…
Он грабил кого-то, прижав к кадыку искровый дворянский кинжал. Забирался в чей-то погреб, чтобы поесть. Спал в покинутом доме, пропитанном плесенью и смрадом дохлятины; спал, забравшись на дерево и привязавшись к ветвям; в придорожной канаве тоже спал. Канава была хороша: проходила под мостком, невидимая с тракта. Позже подвернулся случай украсть коня. К счастью, этот жеребец был покладист и не сбросил чужака… зато его хозяин спал чутко и имел при себе арбалет. Джоакин пустился галопом, а конник крутил вороток и орал вслед парню:
– Стой, подлец, не то пристрелю!
Джо скакал, припав к холке. Хозяин коня выстрелил. Болт вспахал борозду на Джоакиновом бедре. Могло быть хуже. Стрелок взял слишком в сторону – боялся ранить жеребца…
В какой-то день Джоакин поймал себя на том, что привык бояться. Он понял это, когда увидел на дороге всадника – одного-единственного! – и тут же стремглав помчался в поля. Не возникло и мысли вступить в бой. Джо не чувствовал себя воином. Скорее – зерном в жерновах мельницы или косточкой на зубах зверя. Можно победить человека, двух, трех, дюжину… но целую землю, ополчившуюся против тебя?! Оскалив клыки, Альмера неторопливо пережевывала его. Черная морда, сгоревшая от губ до уха…
Джоакин Ив Ханна ненавидел и презирал себя за страх, и заглушал это чувство другим, более жгучим: злостью. Ты, аланис, во всем виновата! Ты, самовлюбленная, наглая, злобная уродина! Мерзкая старуха в девичьем теле, ведьма! Ты обманула меня, и с того мига все пошло не так… Он звал ее в мыслях на «ты» и с маленькой буквы, чтобы стереть даже память о своем трепете перед нею. Подлая аланис, отчего ты сразу не показала, во что превратилась? Это был обман, отвратная ложь! Я не собирался служить тебе – о, нет! Я шел на службу к той, другой – красавице-дворянке из «Голоса Короны». Она – подлинная герцогиня Альмера. Она – великодушна, благородна, женственна; она – красивее всех на свете. Она, не ты! Ты не можешь быть ею, ты нечто другое. И ты отравила мне жизнь, проклятая ведьма!
Он снова и снова вспоминал эту гадину, упивался мерзостью ее душонки, такой же гнилой, как лицо. Выплескивал на нее одну свою ненависть ко всем обидчикам: сквайрам, егерям, констеблям, судьям, солдатам, архиепископу… Горько сожалел о том, что в первую же ночь не сорвал с нее платок и не увидел подлинное лицо чудовища. О, тогда он не няньчился бы с нею! Она бы не посмела даже голоса поднять. Ходила бы на цыпочках, пылинки с него сдувала, лишь бы не бросил! Тупой Южный Путь?! Как только твой язык повернулся! Гнилая Альмера. Червивая Альмера! Как тебе такое? Вот уж правду говорят: лицо человека – отраженье души! Боги не зря заклеймили тебя: внешнее уродство теперь в полном согласии со внутренним. Никто больше не обманется в тебе, как я!..
Между делом, Джо подивился одной странности: будучи с нею, с аланис, он не трусил. И не колебался, и не подхватывался средь ночи от каждого шороха! Ни на миг не вздрогнул – ни в засаде, ни в замке Блэкмора, ни после, хотя положенье и тогда было отчаянным. Почему так? Что переменилось? Мелькнула мысль: не в том ли дело, что ее упрямства хватало на двоих? А теперь, оставшись один, он лишился… Очень не понравилось ему это объяснение, и Джо быстро нашел другое. Все дело – в ее обмане. Он был готов пожертвовать собой ради прекрасной леди из «Голоса», а уж умереть вместе с нею, и рука об руку взойти на Звезду – почел бы за счастье. Но умереть из-за… вот этого… существа? Из-за лютой мегеры, которая в грош его не ставит?! Нет, очень горько, до тьмы обидно было бы так умереть. Только не из-за нее! Боги не могут быть так жестоки!
Тогда он вспоминал Полли. Все чаще вспоминал, когда ночами, канавами, задворками, трущобами пробирался на восток, к родному Южному Пути. Вспоминал, и слезы накатывались на глаза. С нею ведь было то же самое – такая же чудовищная несправедливость: подонок Хармон остался жить, а, она, невинная, легла в могилу. Почему так выходит? Зачем боги мучают тех, кто ни в чем не виноват?! Отчего Хармон выбирается живым из гроба, аланис с полпути к Звезде приползает обратно на землю – будто без них здесь мало дряни! А Полли – здоровая, красивая, добрая, милая – за один миг… Эх!..
На краденом коне Джоакин объезжал Смолден, виденный весною, и уже не мог сдержаться – то и дело утирал глаза рукавом. Ведь хуже всего не то, что боги несправедливы, а то, что он сам, Джоакин, такой! Это же он бросил Полли. Еще прежде ее смерти охладел к ней, променял на… теперь и подумать горько, на кого. Прельстился лживым блеском, мишурой – дурачина из дураков! Вот если бы можно было вернуться назад, в месяц март, в те дни, когда он ехал этою же самой дорогой!.. Тогда совсем иначе все сделал бы. Крепко схватил бы милашку и любил всем сердцем, и никогда ни на шаг от себя не отпускал. Говорил бы ей каждый день: «Ты моя самая-пресамая леди! Я знаю совершенно точно: ты – лучше любой герцогини на свете!» Она бы, конечно, смеялась и не верила, а он бы говорил: «И пусть. Можешь не верить, но я все равно буду любить тебя. И знаешь, почему? Потому, что никто во всем мире не достоин любви больше, чем ты!» Слезы душили горло…
Он снова голодал и снова прятался от кого-то… Снова крал – теперь еду, а не деньги. В деньгах не было толку, ведь чтобы купить, нужно заехать в город. У какого-то путника отобрал плащ на меху, у другого – телогрейку. Ночи были холодны, едва ли не каждый день лили дожди…
Проезжал мимо замка сира Логана – того, о котором весною говорил Хармону: «Это не замок, а недоразуменье! Я себе намного лучше построю…» На дороге его встретили сыновья рыцаря и спросили, хмурясь в усы:
– Ходят слухи, по нашей округе шастает грабитель, путников стращает. Не видал ты его?
– Слыхом не слыхивал, – отрезал Джоакин, но что-то его выдало.
Спустя вдох он уже скакал в лес, а рыцарские сыновья дышали в затылок… Как он снова ушел? Посчастливилось, боги улыбнулись… А может, вся штука в отчаянии. Парням Логана было что терять: коней, здоровье… Ему – нечего. И он гнал жеребца сквозь чащу так, как ни один всадник не решился бы.
Когда увидел межевой столб, остановился, спешился, внимательно вчитался, чтобы не было ошибки. От данной межи начинается Южный Путь и кончается власть приарха.
Джоакин переступил на родную землю, прочистил глотку и смачно плюнул в сторону Альмеры.
* * *
– Так ты, значит, идешь из Альмеры? – спросил старший из трех копейщиков в таверне города Пикси.
– Из нее, – кивнул путник.
– И как оно там?
– Дрянь.
– Не очень-то ты многословен, брат.
Путник окрысился:
– А ты бы пел соловьем, когда б на твоих глазах людей сжигали заживо?
Копейщики присвистнули.
– Что, правда сжигают? Слухи-то ходили, но не верилось…
